ВВЕДЕНИЕ
 

     Когда в 1846 году Пий IX сделался папою, то либеральные заявления и действия, которыми он ознаменовал свое восшествие на престол, всюду возбудили самые светлые надежды. В то время папство стояло лицом к лицу с опасными для него тенденциями, грозившими и светской и духовной власти апостольского престола. В науке, в общественной жизни, в политике, всюду утвердились принципы, представлявшие резкую дисгармонию со средневековыми идеалами папства, и эти последние сделались совершеннейшим анахронизмом. Тенденции события времени поставили папству требование, чтобы оно отказалось от некоторых из своих прав и привилегий, хотя и освященных давностью, но, тем не менее, фальшивых и незаконных. Новый папа, казалось, хорошо понимал и интересы апостольского престола и требования времени. По-видимому, он имел и добрую волю сделать все, чего требовало благо церкви и христианских народов. Учрежденные им комиссии имели поручение выработать проекты реформ во всех частях управления церковной области, ввести порядок в финансовую систему, поднять на должную высоту дело народного образования, особенно духовенства, облегчить цензурные условия печати, устранить злоупотребления администрации и т.д.

     Итак, либеральный и прогрессивный вначале, одушевленный желаниями удовлетворить потребностям времени, а потому и успевший возбудить светлые надежды, заставлявшие ожидать самых широких реформ в католической церкви, Пий IX в конце концов блистательно доказал, что мечтать о каком либо прогрессе пап и серьезном с их стороны отношении к потребностям времени значит гоняться за призрачными химерами. Папство не знает никакого прогресса; оно не признает также никаких потребностей времени. Оно не допускает, даже жаждет прогресса только в смысле расширения и упрочения своих прав и привилегий, издавна сделавшихся необъятными. Из потребностей ему известна также только одна - властвовать над всем и всеми, властвовать безгранично и безапелляционно, властвовать и вместе держать умы в плену, чтобы никого не могла обуять дерзостная мысль о каком либо протесте. В своей догматической конституции отцы ватиканского собора доказывают все это в высшей степени красноречиво и вместе с тем с необыкновенным апломбом, выдают институт папский со всею совокупностью его чудовищных притязаний за учреждение божественное, ссылаются на предание и практику церкви, выставляют папский институт, как краеугольный камень церковной конституции, вооружаются наконец анафемой. От папства требуют понять нужды времени и удовлетворить его потребностям. Non possumus, отвечает на это Пий IX ватиканским декретом. Возлагают надежды, что настало время, когда само папство подумает о своем обновлении в духе древней церкви, т.е. в смысле ограничения своего абсолютизма. А Пий IX отстаивает неприкосновенность своих прав; авторитет папский выше всякого нападения и по своему происхождению, ибо это авторитет божественный, и по обширности и безграничности папских полномочий, ибо ему подчинены все христиане и во всевозможных отношениях. Правда, ватиканский декрет ближайшим образом определяет область влияний папского авторитета веры и нравов. Но легко видеть, что этот авторитет может проникать всюду, где царствует грех. Кто же и в каком отношении может считаться изъятым от влияния папского авторитета? Где нет греха? Ожидали ограничений папского всевластия во имя общественного блага. А Пий IX во имя блага христианских народов объявляет, что его авторитет не только верховный, но в то же время и непогрешимый.

     Весь христианский народ был поражен этою смелою доктриною, высказанною так прямо, смело и беззастенчиво, объявленною так торжественно. Один слух о намерениях курии провозгласить на Соборе догмат папской непогрешимости возбудил в Европе много тревожных толков и шуму. Но многие тогда не хотели еще верить, что папа поднимает на ноги весь католический мир, приглашает в Рим даже восточных патриархов и протестантов за тем только, чтобы придать характер богооткровенного догмата доктрине, которая в существе дела есть нелепое притязание. Каково же было изумление, когда ватиканский Собор на самом деле стал оказываться фарсом, разыгрываемым именно с этой целью. Были приняты всевозможные попытки отклонить папу от задуманной им затеи. Воздерживаясь от прямого давления на курию и активного вмешательства в соборные дела, европейские правительства рекомендовали папе дух умеренности предупреждая, что ни в одной европейской стране соборные постановления не получат признания и законной силы, если только будут опасными для чьей бы то ни было независимости и если Собор разрешит папские привилегии далее тех пределов, какие установлены и признаны ранее. При этом французское правительство подкрепляло свои представления даже угрозою отозвать войска, стоявшие тогда в Чивитта-Веккии для охраны светского владычества папы. На самом соборе составилась оппозиция, считавшая в рядах своих многих знаменитых и влиятельных прелатов, вынужденная к сожалению положить оружие, быть опутана сетями иезуитских махинаций. В то же время вопрос о папской непогрешимости сделался предметом оживленных толков в публицистической литературе и жаркой полемики между богословами разных школ и направлений. Едва не каждый день являлись в свет и жадно читались публикою газетные статьи, мелкие брошюры и объемистые трактаты, в которых то с горячностью и пафосом, то с негодованием и тревогою, то с истинно-научною серьезностью и беспристрастием, жгучий вопрос минуты обсуждался с всевозможных точек зрения и во всевозможных отношениях. Разнообразие точек зрения не мешало, впрочем, спорившим против папской непогрешимости сходиться в одном весьма существенном пункте. И публицисты, и ученые те, которые обсуждали вопрос с точки зрения практических последствий провозглашения папской непогрешимости в отношении к потребностям времени и принципам общественного права, и те, которые держались исключительно богословской точки зрения, обращаясь за решением вопроса к преданию и истории церкви, все с одинаковою силою настаивали, что провозглашение папской непогрешимости будет новшеством. Этому возражению и до сих пор еще придается особенный вес и ватиканский догмат называется не иначе, как догматом новым.

     Между тем в Риме торжествовали, почти не обращая внимания на всеобщее возбуждение умов. А когда дипломатия адресовалась к папской курии со своими представлениями и предостережениями, там выразили даже удивление, из-за чего поднялся такой шум и тревога? Кому и какие грозят опасности? Ни о каких опасностях, ни государствам, ни церкви не может быть и речи; все останется в прежнем положении. Обвиняют собор в смелых новшествах, приписывают ему намерение ввести существенное изменение в организации церковного управления и навязать миру новый догмат. Но курия поспешила заявить, что это обвинение собора в новшествах неосновательно, что в намерениях собора только разъяснить и подтвердить принципы древнего богословского учения. «Догмат папской непогрешимости, писал кардинал Антонелли французскому министру иностранных дел, настолько же древен, как сама церковь, и на деле всегда был признаваем церковью» То же убеждение хотят внушить и отцы Ватикана в своем декрете. Это учение, говорят они, восходит к самому началу веры. Притом непогрешимость должна быть усвоена папе уже потому, что за ним признано главенство. Непогрешимость есть только частный момент в понятии приматства. Другими словами, собор отклоняет от себя формулирование нового догмата. Своему декрету он приписывает значение только разъяснения и более всестороннего истолкования еще ранее признанного и формулированного в католичестве догмата о папском приматстве.

     Эта точка зрения имеет свои основания. Древность догматов может быть рассматриваема в двояком отношении. В смысле собственном древними догматами должны быть признаваемы только те, которые имеют твердое основание в писании и изначальном предании церкви. Но в ряду ложных религиозных доктрин, которые выдаются тоже за догматы теми, кто их принимает, есть также много доктрин древних по времени своего исторического происхождения. Отцы Ватикана не по праву приписывают папской непогрешимости древность в первом смысле, т.е. в смысле согласия ее с откровенным учением. Но эта папская непогрешимость имеет в своей стороне древность историческую по времени своего происхождения, этого отвергать нельзя. На самом деле папская непогрешимость имеет такую же историческую древность, как и папское приматство, и стоит в такой тесно, логической необходимой связи с ним, что система римского католичества не может быть и мыслима без непогрешимого папы. Церковь непогрешима, а папа есть глава церкви. Но как глава церкви, папа не может быть лишенным того, чем, несомненно, обладает церковь. Если папа есть верховный правитель всего христианского мира, то естественно он должен обладать и всею полнотою власти, прав и преимуществ, дарованных церкви. Непогрешимы определения вселенских соборов. Но, по системе католической, авторитет соборных определений получает свою твердость, непреложность и неприкосновенность от папского утверждения. А в переводе на более простой удобопонятный язык это и значит, что папа непогрешим, притом непогрешим только он один, что непогрешимость церкви есть непогрешимость папы, что кроме папы нет и не может быть никакого другого органа церковной непогрешимости. Поэтому идея папской непогрешимости зреет и развивается и более или менее ясное ее присутствие довольно легко открывается во всех тех принципах и притязаниях, которые двигали образованием папской системы. Иногда эта мысль и в поздние уже относительно времена высказывалась робко и неопределенно. Самые притязательные из пап не всегда ясно сознавали ее. Огромная богословская школа, так называемая галликанская, даже отвергала ее категорически. Но все это в порядке вещей. Если идея папской непогрешимости не всегда ясно была сознаваема, то это еще не значит, что она чужда папской системы и не имеет с ней органической связи. Обыкновенная судьба всех теорий, что они развиваются только постепенно, и невозможно указать ни одной теории, ни одной системы, которая бы сразу явилась в законченном виде, не допускающем дальнейшего развития и прояснения основных начал. Если же эту идею не всегда признавали даже богословы и канонисты римской церкви, то это было с их стороны непоследовательностью, которая вносила в систему католичества дисгармонию, противоречие. Это противоречие всегда служило ахиллесовой пятой галликанизма, который не мог восторжествовать над ультрамонтанством, потому что последнее было последовательно, а первый, отвергая папскую непогрешимость, с боязнью отступал пред идеей папского приматства. Спорить против папской непогрешимости, конечно, была открыта некоторая возможность самою римскою церковью, которая оставляла эту идею без формального признания и таким образом как бы относила ее к области свободных богословских мнений. Но в системе католичества это был пробел, который рано или поздно необходимо было восполнить, чтобы придать идее папства целостность и законченность. Ватиканский собор это именно и сделал. Конечно, ватиканский собор увеличил сумму догматов католической церкви и изданный им декрет формулирует догмат в существе дела новый. Но самая мысль, которой отцы Ватикана придали догматическое значение, не нова и на деле известна была и практиковалась на западе и прежде; на этом основании, в практике нашей церкви давно было принято, что присоединяющиеся к православию из католичества отрекались «от неправого мнения тех, иже римского папу мнят быти высша вселенских соборов и непогрешительна в вере». Прежде можно было говорить, что идея папской непогрешимости принадлежит к свободным богословским мнениям. А собор, совершенно в духе последовательности и верности основным началам папской системы, возводит это мнение на степень догмата, неприкосновенность которого ограждается анафемою. Ватиканским догматом, - само собою также понятно, - расширяется объем папской власти. Но это расширение папских прерогатив и полномочий есть в существе дела только официальное и торжественное закрепление того, что, так сказать - молча, признавалось за папами и прежде, и чем они не стеснялись пользоваться на деле. В развитии папства это обычное явление, что практика предшествует теории - сначала папы завладевают фактически известными прерогативами, а потом создается теория, которая узаконяет и оправдывает незаконный захват папами власти, которою они владеют вопреки всякому праву.