Недостатки моей книги мне известны. Легко заметить непропорциональность отдельных частей, излишнюю, казалось бы, кропотливость некоторых обследований, слишком громоздкий нижний этаж - все признаки, неблагоприятные. Свидетельствующие зачастую о неполной еще законченности работы, когда пишут книгу большую, так как не удалось еще сжать исследование в книгу малую.
     Между тем именно поспешности не было. Основа работе была положена еще в 1898 г., и молодой студент, счастливый участник незабвенных семинариев П.Г. Виноградова, уже тогда, пользуясь руководящими указаниями и постоянным одобрением своего учителя, знал, что семинарская тема «Немецкие колонизация Бранденбурга» может и должна вырасти в нечто большее и более ответственное. Уже тогда определились и некоторые основные черты ныне появляющейся работы - неизбежность крупных экскурсов и отступлений, необходимость собирать материал по крупицам, иногда из областей далекий, почти неожиданных.
     Чем дальше продвигалась работа, с тем большей настойчивостью выяснялось одно фатальное, я бы сказал, обстоятельство - крайняя бедность материала. Особенно определенно выступили затруднения в момент двухлетнего (1908-1909) моего пребывания за границей. Продолжительная ученая поездки должна окрылять и обнадеживать; получилось же нечто обратное: обследовано было немалое количество общих и частных архивов, а жатва оказалась невелика, и не хотелось бы здесь вспоминать о многочисленных разочарованиях и обидных, ибо незаслуженных неудачах. Вполне понятным стало, таким образом, одно явление, которое не могло не поразить изучающего литературу вопроса: внезапное исчезновение интереса исследователей на пороге XIII в., полное и необъяснимое, как раньше казалось, равнодушие историков к судьбам колонизации законченной. Именно законченной, так как на первой стадии работы и я исповедовал убеждение в решающем значении XII в., внедрившего германский элемент и вытеснившего славянство. Тогда еще не было ясного представления о неосторожной проспективности литературных выводов, построенных по излюбленному средневековому приему a fortiori: если уже для XII в. колонизация-германизация на полном ходу, то в XIII в. она должна была закончиться.
     Накопились, правда, отдельные противопоказания, но вся значительность их выступила лишь тогда, когда H. Witte удалось доказать для Макленбурга XIV и XV вв. наличность крупных и повсеместных славянских остатков. Получалось своеобразное положение: исчезновение славянского элемента считалось доказанным для XII в., предполагалось для XIII в. и … не оправдывалось для последующего времени! Уловить поэтому _____ стало неотложной задачей, которая определила объем и характер всей моей работы. Для непредубежденного пересмотра прежних позиций нудны были значительные критические усилия, разросшиеся невольно в большие экскурсы, ибо новаторские попытки малой или недостаточной обоснованности легко становятся претенциозными и нескромными. Для получения же новых положительных данных необходимы были не меньшие усилия эвристические. То и другое заняло целый том, и от этого, нужно надеяться, выиграла не только отчетливость и обоснованность тематических наблюдений, но получились и некоторые общие предложения, на рассмотрении оценке которых я бы особенно настаивал.
     Критические обследования естественно сгруппировались вокруг хроники Гельмольда, не только большого, единственного в своем роде источник по истории прибалтийского славянства, но и отца позднейшей общепринятой формулы об исчезновении славянства еще в XII в. Omnis Sclavorum region nunc tota redacta est veluti in unam Saxonum coloniam - таково недвусмысленное показание Хроники, и опровергнуть, тем более целиком отторгнуть свидетельство такой определенности можно было лишь при наличности очень веских данных. Нельзя было ограничиться апелляцией от плохо осведомленного Гельмольда к источникам лучшей осведомленности; нужно было уяснить самые основания ненадежности средневекового хрониста, и такими оказались условность, предвзятость, типизм и нереальность манеры его письма, великая обремененность его школьной рутиной, уничтожавшей и оригинальность сообщений, и зоркость наблюдения. И такова особенность не одного лишь Гульмольда, но и всех его собратий, прошедших ту же обезличивающую выучку. К критике фактической достоверности, блестяще проведенной немецкой исторической школой в течение целого полувека, должна быть, на мой взгляд, прибавлена еще критика самостоятельности и фактичности написания, и на примере Гельмольда я пытался доказать, насколько такая критика своевременна и необходима: его ошибки, ошибки профессиональные и типические, еще недавно были нашим научным убеждением.
     Поколебленный Гельмольд неминуемо должен был в своем падении увлечь и значительную часть последующих ученых построений. Отвергнув сказочную быстроту колонизации-германизации, необходимо было расчленить и обособить оба явления, считаться со значительностью славянского населения, определить колонизаторскую роль князей, дворянства, местного и пришлого, городов и церкви. С новой силой при этом выступала извечная беда - отсутствие или прерывистость твердой исторической традиции. Для определенных, не только предположительных ответов нужны были новые и конкретные источники.
     Эвристические наблюдения так же, как и критические, могли получить естественное средоточие, ненасильственно и просто отлагаясь вокруг великолепного по точности и фактической емкости источника - Десятинного Ратцебургского списка, охватывающего не только целую епархию, но и весь спорный XIII в. Дополнительные сведения шли с разных сторон, прежде всего от так называемых «вспомогательных» дисциплин, и вновь понадобились особые отступления, дабы выяснить высокую их приемлемость. Отступления новые и значительные, оправданием которых может служить внутренняя необходимость, давно ощущаемая надобность исторической науки. На западе с каждым годом росла дифференциация исторических изысканий, расщепление исторического знания на ряд самодовлеющих почти дисциплин, располагаемых притом в ненужно иерархическом порядке «основных» и второстепенных, «вспомогательных»; у нас же наблюдается нечто иное - глубокое академическое равнодушие к вспомогательным отраслям, не представленным особыми кафедрами, даже редко - я говорю про всеобщую историю - читаемым. Привлекая в качестве нового материала как раз данные вспомогательных дисциплин, допуская постоянную их тематическую пригодность, и этим самым выяснить и защитить свое право на подобное расширение материала. И не только свое право, но и правомерность подобных же приемов при аналогичных случаях: ведь если действительно удалось таким путем доказать возможность выяснения светского, преимущественно рыцарского, землевладения, то вторжения в области дипломатики, геральдики, сигиллографии и исторической топономастики будут оправданы вполне.
     Я не хотел бы, чтобы мою работу, ввиду значительного количества «побочных действий», назвали этюдами; против этого, мне кажется, я застрахован определенностью и единством главной линии исследования; особенно же энергично я восстал бы против определения ее как опыта местной истории. Высокая притягательность многолетнего труда заключалась для меня именно в том, что на строго ограниченном местном примере мне казалось возможным с большей убедительностью высказаться по поводу некоторых предложений общего назначения.
     Насколько я преуспел в своих намерениях - судить не мне; об этом выскажется компетентный читатель, пред которым я должен извиниться, что обе части работы, теснейшим образом связанные, почти неразъединимые, могли выйти не совсем одновременно. Помешали технические и иные затруднения, значительным устранением которых я всецело обязан своим друзьям и, прежде всего, В.А. Морозовой. Глубоко признателен я также все лицам и учреждениям, оказавшим мне, особенно во время моих архивных исканий, многократную и многообразную помощь.