ВВЕДЕНИЕ (отрывок).

   Область семейных отношений, правовое положение женщины, как жены и матери, отношение к детям, в особенности к «незаконнорожденным», внебрачным детям, — все это является одной из гнуснейших страниц буржуазного законодательства «цивилизованных» государств.
  Почти ни в какой другой области вы не встретите такой массы пережитков, обязанных своим происхождением временам дикости и грубого варварства, почти нигде «надстройка» не держится так упорно и после того, как «базис» из-под нее давно вышиблен развитием условий жизни, и уже во всяком случае нигде вы не встретите столько нелепых, несогласованных друг с другом, лишенных всякой логики постановлений, как в этой области.
   Относительно изменения положения женщины, и жены в особенности, возлагали очень большие надежды на XIX век. В Джерсее на могиле Луизы Жюльен, такой же изгнанницы, как и он сам, Виктор Гюго патетически восклицал: «Восемнадцатый век провозгласил права человека (мужчины), девятнадцатый—провозгласит права женщины». Но в решающих, крупнейших европейских странах этого провозглашения, применяемого на практике, не последовало не только в XIX веке, но даже и в XX веке, после революций, временно выдвинувших к власти представителей социалистических партий, которые в своих программах отстаивали равноправие женщин, детей, свободу развода и тому подобные положения. Правда, в некоторых местах они кое-что провозгласили, но ничего не привели — да и не хотят привести — в исполнение. Исключение представляют только советские республики.
    И недаром доктор Елена Штекер (известная буржуазная деятельница женского движения) заявила в Берлине 25 ноября 1924 года на заседании общества друзей России: «Облегчение развода и исключение принципа вины, как они проведены в России, отвечают общим тенденциям прогрессивного развития. Ни в одной стране мира право внебрачного ребенка так не обеспечено, как в советском государстве, между тем как в Германии ни одна из обещанных 9 ноября 1918 г. (германская революция) реформ не осуществлена».
   Правда, социалисты добились «провозглашения» в германской конституции равноправия женщины и внебрачных детей. Но это пока одна только декларация. И когда один германский юрист, приняв всерьез эти постановления конституции, захотел сделать из них все практические выводы, указал, какие статьи действующего гражданского уложения, подчеркивающие неравноправие как женщины, так и внебрачного ребенка, должны считаться отмененными,—все остальные юристы на него набросились с остервенением и втолковали ему, что такое конституция: конституция—это, дескать, только программа, осуществить эту программу должны специальные законы по каждому отдельному вопросу, а такие законы пока не изданы. И германская конституция уже шесть лет ждет плода, но ей, увы, суждено в этом, как и во многих других отношениях, остаться совершенно бесплодной.
    Могут заявить: социалисты не виноваты; они теперь не в большинстве и им невозможно провести в жизнь своих пожеланий. Но, во-первых, было время, когда они господствовали безраздельно, и они не хотели провести в жизнь свою программу в этом, как и во многих других отношениях. И здесь они не могли бы выставить даже того соображения, что обстоятельства недостаточно созрели для проведения в жизнь этой реформы. А во-вторых, социалисты дают неопровержимые доказательства тому, что они и не хотят вовсе проведения в жизнь своих же программных реформ в этой области, что они и в этой области являются оплотом и поддержкой самой черной реакции.
    Возьмем германских социалистов. Когда в 1896 г. в германском рейхстаге обсуждался проект гражданского уложения, постановления которого относительно положения жены действуют и по сие время, представитель социал-демократической партии Штадгаген бичевал его, как «кодифицированное бесправие эксплуатации», говорил, что «положение женщины в нем представляется во многих отношениях угнетенным», что «положение внебрачных детей в нем ужасно». А 31 декабря 1924 г. бесстыднейший «Форвертс», центральный орган германской социал-демократической партии, писал: «1-го января минет 25 лет со времени вступления в силу гражданского уложения, великого объединяющего произведения гражданского права германской империи» (и ни одного слова критики в дальнейшем).
    Или возьмем французских социалистов и их отношение к свободе развода. Конечно, это—требование их программы. Его поддерживают почти все крупнейшие французские писатели, даже несоциалисты. В то время как подавляющее большинство более или менее прогрессивных писателей признает, что свобода развода оздоровляет отношения между мужем и женою, французские социалисты начинают, вопреки своей программе, отрицать это положение. Они отрицают даже то, что признается консервативными, но добросовестными исследователями вопроса. Так, например, один из лучших знатоков семейного права, профессор Вестермарк, уже сравнительно давно писал: «Широко распространена мысль о том, что развод—враг брака, и что если сделать развод весьма легким, то он может разрушить институт семьи. Я не могу разделить этой точки зрения. Я вижу в разводе необходимое лекарство от несчастия и средство к сохранению достоинства брака, кладущее конец союзам, не заслуживающим этого имени». В это самое время можно прочесть во французском «социалистическом» органе от 11 марта 1925 г.: «Сторонники нерасторжимости брака правы, когда они возлагают ответственность за целый ряд разводов на самый институт развода. Возможность развода внушает сначала эту мысль, а затем желание супругам, которые, зная, что они связаны на всю жизнь, кое-как приспособились бы один к другому». (Совершенно извращенная логика, свидетельствующая о реакционнейшем повороте).
    В этом отношении социалисты усваивают себе глупейшие взгляды реакционеров, которые выступают против института развода и которых Бебель яростно бичевал при обсуждении германского уложения: «Что бы вы сказали о враче, — говорил он тогдашним реакционерам,—который хотел бы излечить болезнь, не извлекая из организма то, что эту болезнь причиняет, а загоняя ее внутрь организма всевозможными искусственными средствами, что имело бы своим последствием лишь то, что болезнетворное начало позднее выступило бы в другом месте в еще более опасной форме? Вы назвали бы такого врача просто шарлатаном. И я заявляю: законодатели, которые проделывают нечто подобное, также не могут избавиться от того, чтобы их: не называли шарлатанами».
    В соответственные главах настоящей книги я подробно поговорю о разводе. Здесь же только укажу, что, несмотря на бессмысленные препятствия к разводу в целом ряде стран, число разводов в них гораздо больше (не только относительно, но даже абсолютно), чем у нас, в советских республиках, при полной свободе развода, которую реакционные иностранные юристы (подражая злобствующим русским эмигрантам) готовы признать противоречащей нравственности и общественному порядку. В самом деле, у нас, в Р.С.Ф.С.Р., в 1921—1923 г. число разводов достигало 85.000 в год, а в Северо-Американских Соединенных Штатах при той же приблизительности численности населения число разводов росло следующим образом: в 1900 г. разводов 55.502, в 1905 г.—67.791, в 1906 г.—1915 г. — в среднем 112.036 разводов в год, начиная же с войны, число разводов еще более возросло. Во Франции при населении втрое меньшем, чем в Р.С.Ф.С.Р., число разводов увеличивалось в чрезвычайной пропорции: в 1884 г. (год введения института развода) — 1.657 разводов, в 1898 г. — более 8.000, в 1913 г. — более 16.000 и 32.557 в 1921 г. Если взять столицы, то увидим еще более странное явление, доказывающее, что закон о полной свободе развода сам по себе вовсе не влечет за собою особого роста числа разводов. Во время французской революции, в 1792 году, когда была введена полная свобода разводов, в Париже было 3.000 разводов. В 1921 г. в Париже более 5.000 разводов, а в Москве в 1923 г. — 912 разводов, за первую половину 1924 г. — 657 разводов. (Правда, в Ленинграде в 1923 г. разводов 4.012,. а за первую половину 1924 г. даже — 2.236). Квартирный кризис в Москве (как и вообще экономические условия) сильнее закона о свободе развода. И в условном смысле, конечно, прав известнейший статистик Бертильон, который писал: «Брак и развод-закон не имеет над ними никакой власти. Закон, правда, может довести до того, чтобы вместо законного вступления в брак жили в конкубинате; закон, правда, может довести до того, чтобы вместо провозглашения регулярного развода совершали тайное разлучение; но точно также, как закон не может помешать мужчине и женщине, проникнутым чувством глубокой любви, соединиться вопреки всем препятствиям, которые он ставит их браку, он не может помешать мужчине и женщине, которые ненавидят друг друга, разлучиться, несмотря на все препятствия, которые он поставил бы их разводу».