Книга эта посвящена памяти профессора Московского университета Никиты Ивановича Крылова.
   Для бывших его учеников едва ли нужно объяснять — чем вызвано это посвящение.
   Тем же, кто не слушал Крылова, пусть даст о нем хоть слабое и отдаленное понятие — сказанное мной на его могиле, 29-го декабря 1879 года.   ...«Прошло семь лет с тех пор, как наставник, которому мы собрались отдать последний долг, оставил кафедру. На смену пришли новые люди; наука, которую он преподавал, ушла вперед; последние из его слушателей уже успели многое пережить с тех пор, как перед ними, в последний раз, мелькнула своеобразная личность Крылова. А между тем несомненно, что весть о его кончине, о том, что не стало «Никиты Крылова», искренней скорбью отзовется в сердцах его многочисленных учеников и пробудит в них живое воспоминание о дорогих годах студенчества и о глубоко симпатичном образе их профессора римского права. Можно с уверенностью сказать, что в какую бы глушь ни забросила судьба одних, какое бы узкое самодовольство ни овладело другими, какой бы разлад с собой и с жизнью ни угнетал душу третьих — для всех них, при этом имени, с яркостью действительности должна предстать одна из аудиторий нового здания университета и в ней толпа слушателей, ждущих с удовольствием любимого профессора; предстанет и он, этот профессор со своей оригинальной головой, добрыми, смеющимися глазами, с лукаво-добродушной усмешкой и оживленной, полной образов и блестящих сравнений, полуученой, полународной речью, с легким ударением на о, — речью, передававшей яркими красками живое и богатое содержание...
   «Крылов принадлежал к той группе молодых ученых, которые, в половине тридцатых годов, были посланы графом Сперанским за границу и приглашены потом занять в русских университетах кафедры, в значительной степени до тех пор замещенные иностранцами, стоявшими обособленно от русской общественной жизни и от задач русской науки. Некоторые из этих молодых ученых — Крюков, Чивилев, Крылов и другие — заняли кафедры в Москве, внеся в университет небывалое до тех пор оживление и подняв общий уровень преподавания на подобающую ему высоту.
    «Крылов начал читать в 1835 году. Истории римского права в том виде, как он ее читал, не была сухим перечнем последовательно развивавшихся правовых форм и институтов: это была полная и яркая картина всего политико-юридического роста римского государственного организма; каждое новое правовое понятие или учреждение являлось результатом взаимодействия целого ряда факторов — религиозных, экономических, политических, — и факторы эти очерчивались яркими и рельефными чертами. Римский гражданин, во всей полноте своих прав, — этот «автократ и автоном», по выражению Крылова, — особенно ему нравился. Он любовался им как художник. Изложение догматики римского права он вел сравнительно с германским и русским правом, стараясь проследить, с глубокою наблюдательностью и вдумчивостью, влияние каждого римского института на дальнейшее развитие права в Европе, стараясь изучить и указать отдаленные следы его в новейших юридических формах. Слушатели последних годов его преподавания, без сомнения, не забыли его блестящих очерков наследственного права и, особенно, теории сервитутов.
   «Все, что говорил Крылов с кафедры, было всегда связано с явлениями русской жизни и применяемо к ней в ряде примеров и сравнений, нередко очень глубоких, всегда очень остроумных. Пред слушателями был не кабинетный ученый, преподающий отвлеченное от современной жизни знание, — пред ними был живой человек, любивший свое, родное, веривший в его способность к совершенствованию на пути правового развитая и никогда не забывавший ни этой любви, ни этой веры, уходя в даль прошедших веков и чужих учреждении. И слушатели это понимали. Они охотно забывали замечания знатоков, что Крылов отстал в мелочной разработке отдельных вопросов своей науки, в чем бывший ученик Савиньи сам нередка прямодушно сознавался, указывая на неверность своих прежних взглядов; они не хотели помнить, что ему были однажды, — и притом в форме, весьма его оскорбившей, — указаны некоторые его технические и филологические ошибки, — они помнили, они видели, что пред ними человек, любящий то, о чем он говорит, чувствующий то, что он высказывает, и связывающий их с собою невидимою, но живою нравственною связью. Они наполняли его аудитории, с любовью записывали его лекции, с особенным вниманием издавали его записки (одно издание было даже с его портретом) и, выслушав на последней лекции горячее, сердечное напутствие его в предстоящую жизнь трудовой разработки и применения права, провожали своего «Никиту» с глубоким и нежным уважением.
   «После трудного и подчас весьма строгого экзамена у Крылова, слушатели его расходились по разным житейским дорогам. Но когда проходили годы, стиравшие подробности знаний, вынесенных из университета, и приходилось вдруг встретиться на практике с коренными вопросами права, эти вопросы не представлялись чуждыми или неясными. Основные понятия права, отличительные признаки отдельных правовых институтов оказывались не забытыми, и не забытыми потому, что жили в памяти, намеченные в твердых, художественных, незабываемых образах — Крыловым. И восставал в памяти его собственный образ, как восстает он теперь пред нами, в настоящую скорбную минуту, и к уважении присоединялось чувство искренней благодарности наставнику, чувство, диктовавшее в день св. Татьяны (основание университета) сочувственные телеграммы старому профессору из разных уголков России.
   «Мир праху твоему, наш дорогой, талантливый учитель! Хотя давно замолкла твоя речь на кафедре, но горько думать, что тебя нет совсем, что в день университетского праздника ты не задумаешься более, в твоем тихом московском уголке, над приветом твоих бывших учеников...»
   Обнародование в 1864 году судебных уставов было встречено Крыловым с сердечною радостью. Он видел в новых «судебных учреждениях стройную организацию для «отыскания и присуждения», как он выражался, «правды жизненной взамен правды приказной»; он особенно пытливо вглядывался в будущий склад нового уголовного процесса, а когда уставы были введены в действие — живо интересовался деятельностью своих слушателей на судебном поприще.
    Вот почему один из таких слушателей, собрав воедино отголоски своей деятельности на этом поприще, с благодарным чувством обращается к памяти Крылова и ставит его имя на первой странице настоящей книги. 

А. Кони.
Доктор уголовного права, почетный член Московского и Кавказского юридических обществ. С.-Петербург. 1888|1897